Споры о баснописце и не только

Нечасто мне приходится с друзьями разговаривать о литературе. Мои познания в этой области дилетантские — на уровне «нравится — не нравится», «читал — не читал».

Но как-то раз, в дружеской беседе, разговор шел о чехарде перестановок в администрации приморского города, слово цеплялось за слово, выпитая чашка кофе сменяла другую, и я, может быть, не очень к месту, процитировал из басни Крылова: «А вы, друзья, как ни садитесь, Всё в музыканты не годитесь».

Мой собеседник, смерив меня взглядом, внушительно – утвердительно произнес: «Крылов».

Он самый, Иван Андреевич, ответил я.

Не понимаю людей, продолжал товарищ, которые считают этого толстого неряшливого старика талантом, да еще и цитируют его.

— Ну, извини, — сказал я, — говорят, что Эйнштейн тоже был, не очень опрятен, однако какую теорию подарил миру! Да и Ландау был абсолютно беспомощен в быту, но какой вклад внес в науку. Почему Крылова нельзя всуе вспомнить?

— Ты меня интеллектором не дави! — прерывая меня, сказал товарищ. Про Лафонтена слышал?

Мне хочется ответить, что это марка французского коньяка, но раз вопрос прозвучал в таком контексте, то, вероятно, этот француз — писатель, ответил я неуверенно.

 

Именно, восторжествовал приятель, при чем семнадцатого века.

Так вот, продолжил он доверительно, Крылов свои басни украл у этого француза. Хочешь примеры?

Хочу.

Смотри, у Крылова в басне «Волк и ягнёнок»: «У сильного всегда бессильный виноват», у Лафонтена в басне «Волк и ягнёнок»: «Доводы самого сильного всегда самые лучшие».

Я решил перебить товарища, заметив, что в недавнем прошлом авторство крыловских басен приписывалось Эзопу. Но попытка оказалась бесполезной.

Дальше пошло сравнение басен «Стрекоза и муравей», «Ворона и лисица» и не только их. Рассказ перемежался уничижительными выражениями в адрес как Крылова, так и других русских литераторов.

Я пытался возражать: «Так мы и Пушкина в плагиаторы запишем, ведь его “гений чистой красоты” позаимствован у Жуковского».

Ах! не с нами обитает

Гений чистой красоты;

Лишь порой он навещает

Нас с небесной высоты. 

Возьму на заметку, — вдохновился мой не в меру начитанный друг.

— Если продолжить о Пушкине, то «мой дядя самых честных правил» он позаимствовал у Крылова, у которого «осел был самых честных правил». Но разве при этом «наше всё» стал вором?

Но товарища было не остановить. Я слушал его и вспоминал свою болезнь, которой переболел в семнадцатилетнем возрасте. Я тогда, перед призывом в армию, был самым умным. Конечно, таковым я не был, а только считал себя, свысока относясь к советам сорокалетних, как мне тогда казалось, стариков.

Слушая собеседника, в голове неожиданно всплыл доверительный голос Юрия Визбора:

«Лишь в этом утверждают присутствие свое, пытаясь обкусать ступни гигантам».

Сейчас отвлекусь от басен Крылова и, памятуя, что вот-вот наступит Новый год, а это праздник не только надежд, но и мисок холодцов и тазиков оливье, скажу пару слов о еде, к которой баснописец был очень неравнодушен.

Мне приходилось ужинать в Кремле. Случайно, не имея особых заслуг, я в составе севастопольской делегации попал на оглашение Президентом послания Федеральному Собранию.

Это было то самое знаменитое Послание 2014 года, когда президент объявил о приеме Севастополя и Крыма в состав Российской Федерации.

После торжественного мероприятия человек с выправкой, выдающего строевого офицера, проводил нас длинными кремлевскими коридорами в огромный зал, где был накрыт стол. Что скрывать, кроме разнообразных бутербродов, салатов, закусок, клубники и винограда, на столе присутствовали коньяк и водка.

Мне было не до кремлевских яств. Ведь случилось то, о чем мы мечтали, уехав из украинского города, вернуться в российский. Русским Севастополь был всегда.

Выпив неприличное количество рюмок, я позвал товарища, предложив ему незаметно исчезнуть, покурить.

Не знаю, какими потайными ходами мы шли, но через какую-то незапертую дверь  вышли на морозный воздух кремлевского двора. Нас встретила небольшая пустынная площадь с величественными православными храмами. Зрелище было настолько потрясающим, что был бы верующим, помолился бы на коленях. Но укромного уголка, в котором можно покурить не наблюдалось.

Пока мы оглядывались, из ниоткуда появилась пара крепких ребят в гражданке, и поинтересовались, как мы сюда попали.

Вышли покурить, не стали мы юлить с ответом.

В это время, запыхавшись, к нам быстрым шагом подошли еще четыре человека, которые  удивившись, как мы сюда попали, сказали, что наводиться без спецпропусков в этом месте нельзя. Нельзя категорически

Попросили у нас документы. Мы показали. Наши украинские паспорта с трезубцем не добавили парням благожелательности.

Замечу, они стали совать паспорта к себе в карман, как это делает местная полиция, а вернув их нам, с кем-то связались по рации. Получив указания, проводили нас к той двери из которой мы вышли и предложили быть осторожней. Мы согласно закивали.

Но это я отвлекся.

В другой раз, тоже при довольно случайных обстоятельствах, мне пришлось побывать в резиденции премьер-министра в московских Горках -9. Прямо в холле был накрыт стол для гостей, правда спиртного не было, но богатство различных закусок поражало не меньше чем красота сервировки столов и приветливость официантов.

Там тоже вышел интересный случай с охраной, но не буду злоупотреблять доверием читателей. Мне бы закончить, словами, что Русь всегда славилась своей хлебосольностью. Но нет, дам слово дедушке Крылову,с которого и начал свой малосвязный рассказ.

 

Мне было не до кремлевских яств. Ведь случилось то, о чем мы мечтали, уехав из украинского города — вернуться в Российский. Севастополь всегда был русским, но Российским, после четверти века разлуки, стал только что.

Выпив неприличное количество рюмок, я позвал товарища, предложив ему незаметно исчезнуть покурить. Не знаю, какими потайными ходами мы шли, но через какую-то незапертую дверь вышли на морозный воздух кремлевского двора. Нас встретила небольшая пустынная площадь с величественными православными храмами. Зрелище было настолько потрясающим, что, будь я верующим, помолился бы на коленях. Но укромного уголка, где можно было бы покурить, не наблюдалось.

Пока мы оглядывались, из ниоткуда появилась пара крепких ребят в гражданке и поинтересовалась, как мы сюда попали. "Вышли покурить," — не стали мы юлить с ответом.

В это время, запыхавшись, к нам быстрым шагом подошли еще четыре человека, которые, удивляясь, как мы здесь оказались, сказали, что без спецпропусков в этом месте находиться нельзя. Категорически нельзя.

 Попросили наши документы. Мы показали. Наши украинские паспорта с трезубцем не добавили парням благожелательности. Они стали совать паспорта себе в карман, как это делает местная полиция, а вернув их, с кем-то связались по рации. Получив указания, проводили нас к той двери, из которой мы вышли, и предложили быть осторожнее. Мы согласно закивали.

Но это я отвлекся. В другой раз, при довольно случайных обстоятельствах, мне пришлось побывать в резиденции премьер-министра в московских Горках-9.

Прямо в холле был накрыт стол для гостей; правда, спиртного не было, но богатство различных закусок поражало не меньше, чем красота сервировки столов и приветливость официантов. Там тоже произошел интересный случай с охраной, но не буду злоупотреблять доверием читателей. Заканчивая, скажу, что Русь всегда славилась своей хлебосольностью. Но нет, дам слово дедушке Крылову, с которого и начал свой малосвязный рассказ.

Вот отрывок из мемуаров о Крылове Н. Еропкиной:
 

«Царская семья благоволила к Крылову, и одно время он получал приглашения на маленькие обеды к императрице и великим князьям. Прощаясь с Крыловым после одного обеда у себя, дедушка (А. М. Тургенев) пошутил: «Боюсь, Иван Андреевич, что плохо мы вас накормили — избаловали вас царские повара…» Крылов, оглядываясь и убедившись, что никого нет вблизи, ответил: «Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. А я также прежде так думал — закормят во дворце.

Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин — и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка — одна краса. Сели — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал. Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю — нет, у всех такое же мелководье. А пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают, — куда меньше порционного! Да что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста покупал. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки — всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!

Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные, рядушком лежат, а самая-то та птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин покойный: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла… А тут вижу — царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает… И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь — меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют.

А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!

А сладкое! Стыдно сказать… Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят, — надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь, — смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает.

Вернулся я домой голодный-преголодный… Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено… Пришлось в ресторацию ехать. А теперь, когда там обедать приходится, — ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал…».

Позже, уже дома, я задумался о том, как часто мы судим о великих, не понимая их до конца. Крылов, Лафонтен, Эзоп — все они говорили о вечном, о человеческой природе, которая мало меняется с веками. Их  герои — это мы сами, со всеми нашими слабостями и пороками.

А что до моего товарища, то, думаю, его критика — это лишь попытка самоутверждения. Ведь, как говорят на Руси: «Пустая бочка громче громыхает».

Борис Колесников