То в нос тебе магнолия, то в глаз тебе глициния. Маяковский в Крыму и о Крыме

И.В. Сталин

«Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям — преступление…»

Владимир Маяковский ворвался в поэзию Серебряного века, поражая своей напористостью, громким басом, нарочитой грубостью.

Недаром он дебютировал в поэтическом сборнике футуристов «Пощёчина общественному вкусу», который сопровождал манифест:

«Только мы — лицо нашего Времени… Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности… Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми …Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Аверченко, Чёрным, Кузминым, Буниным и проч. и проч. — нужна лишь дача на реке. Такую награду даёт судьба портным».

Вот такой молодой, горячий, не признающий рамок, двадцатилетний Маяковский впервые появился в Крыму.

«А если сегодня мне, грубому гунну,

кривляться перед вами не захочется — и вот

я захохочу и радостно плюну,

плюну в лицо вам

я — бесценных слов транжир и мот…».

«Первое выступление в Симферополе увенчалось успехом, театр Таврического дворянства разламывался от публики, все ярусы были загружены, как палубы океанского парохода, проходы были «залиты» входной публикой; в центральном проходе, как телеграфный столб, возвышался полицмейстер Соколов, в губернской ложе сверкали эполетами губернатор, вице-губернатор и «сам» корпусный генерал Экк, наводивший страх на пятьдесят полков юга России; из дверей всех ярусов среди пышных туалетов, сюртуков, визиток, военных мундиров и студенческих курток, точно кукиши торчали мундиры городовых, у подъездов гудела толпа оставшихся «за бортом», оттесняемая усиленным нарядом полиции. Первым на сцену вышел Маяковский, одетый в черный сюртук, с трудом найденный на его огромную фигуру в костюмерных города, с хлыстом в руке – и в зале наступила абсолютная и почтительная тишина… Когда из его уст упала последняя фраза, в зале началось что-то похожее на землетрясение, на сцену полетели букеты цветов, которые Маяковский демонстративно швырял за кулисы».

Так описывал все происходившее тогда В.И.Сидоров через много лет в своих воспоминаниях о Маяковском.

После Симферополя всем составом поехали в Севастополь и Керчь, но там уже их встречали куда как прохладнее.

Приезд поэта был освещен в городской газете. «Крымский вестник» за 9 января «сжато, но достаточно живописно неведомый автор рассказал о том, как с треском провалилась помпезно разрекламированная «Первая олимпиада футуризма»… Конечно же, ее «гвоздем» был громогласный и лобастый, неуемный и неуютный футурист Владимир Маяковский. С сигарой в зубах, в желтой эпатажной кофте, он сумел-таки перекричать с десяток горлопанов, окопавшихся в партере зала общественного благородного офицерского собрания, и все же вставить «свои пять».

Позже Маяковский с сожалением заметил: «город нас не принял».

Вторая встреча поэта с Севастополем произошла спустя 10 лет. Но горячей встречи не получилось. Вот как описывает в своих воспоминаниях «Из глубин памяти»,  встречу с Владимиром Маяковским Федор Левин

«К секретарю райкома, сидевшему в центре президиума, тихо, стараясь не мешать очередному оратору, пробрался из зала управделами и передал какую-то записочку. Секретарь прочел, поднял голову, пошарил глазами по рядам, нашел меня и сделал чуть заметный знак рукою: подойди, мол. Я поднялся и подошел к столу.
—Выйди, пожалуйста, поговори и сделай что возможно,—прошептал он мне.
—Что? В чем дело?
Он махнул рукой:
—Там узнаешь.
После веранды зал был еще более сумрачным и темным, чем обычно. Посреди него стоял и осматривался по сторонам огромный человек. Услышав звук открываемой двери, он обернулся ко мне. Я подошел ближе. Человек стоял, поставив перед собою палку и опираясь на нее. Он был выше меня на полторы головы, я смотрел на него, как подросток на взрослого. Я был изумлен. Передо мною стоял Маяковский.
Мне было известно, что он в городе. Накануне был назначен его вечер в зале горсовета. Я не мог туда пойти, заседание пленума кончилось в двенадцатом часу ночи.
Не могу передать мое душевное смятение при виде Маяковского. Его стихи я знал еще мальчишкой, я держал в руках первые футуристические сборники, читал «Гимн обеду» и «Гимн судье» в «Сатириконе», я помнил: «иду красивый, двадцатидвухлетний», «меня, сегодняшнего рыжего, профессора разучат до последних йот», знал «Облако в штанах». Позднее я с восторгом декламировал «Левый марш». Да что говорить! Но я никогда еще, ни разу не видел Маяковского, не был ни на одном его вечере. И он передо мной, и у него какое-то дело, и я—я!—могу что-то сделать для него. Все это пролетело в моей голове в одну секунду.
—Маяковский,—сказал Маяковский.
Он был взволнован.
—Здравствуйте,—сказал я, пролепетал свою фамилию, и мы обменялись рукопожатиями.—Вы писали записку?—пробормотал я.—Секретарь райкома послал меня. Я работник райкома.
—Да, да,—подхватил Маяковский.—Произошла нелепейшая история. Мой вечер сорвали.
—Как сорвали?
—Это провокация,—сказал Владимир Владимирович. И начал рассказывать:—Я пришел на вечер к назначенному времени. Вижу, люди валят из зала мне навстречу, в фойе все бурлит. Увидели меня, орут: «Безобразие!» Я пробиваюсь сквозь толпу, влезаю на стол, кричу: «Товарищи, что случилось? Я здесь, вечер состоится». Ничего не помогает, шум, я, понимаете, я, не могу перекричать. Какие-то люди орут: «Долой!» И публика разошлась. Пытаюсь узнать, в чем дело. Оказывается, некий тип влез на сцену и обратился к слушателям: «Вы тут ждете Маяковского, а я шел сюда, вижу, он сидит в ресторане и пьет. Маяковский плюет на вас».
Маяковский вынул платок и вытер лицо.
—Вы понимаете, это же провокация. Я остановился в гостинице, внизу ресторан, я действительно сидел там, жарко, на столе дыня и бутылка сухого крымского вина. И этот тип…
—Что я могу для вас сделать? Как это поправить?—спросил я.
—Я хочу поместить в газете мое письмо. Вечер должен состояться.
—Вы знаете, где редакция «Маяка Коммуны»?
—Найду.
—Идите сейчас туда,—я сказал Маяковскому адрес.—Они будут предупреждены.
Владимир Владимирович поблагодарил и простился. Я пошел к телефону, позвонил в редакцию, объяснил, в чем дело.
«Маяк Коммуны» печатался вечером, а рассылался подписчикам и продавался в киосках на следующее утро. Однако часов в одиннадцать, выходя из театра или кино, уже можно было купить завтрашний номер. Мальчишки бегали возле Приморского бульвара и кричали: «А вот «Маячок» на завтра!»
К ночи я вышел на улицу и купил газету, в ней уже стояло письмо Маяковского. Вечер был объявлен вновь и прошел с всегдашним успехом. Но и в этот раз на вечер я не попал.
Только через год мне выпало это ни с чем несравнимое наслаждение. В Ялте, на открытой сцене, Маяковский вел свой разговор-доклад, читал стихи перед огромной, кипящей страстями аудиторией. Молодежь бурно его приветствовала, пожилые интеллигенты, сохранившие дореволюционное обличье, подавали с места ехидные вопросы, посылали подковыристые записочки. Он отвечал остроумно и хлестко, но дело было не в этих ответах. Главное были стихи. Маяковский читал их, как никто…».

Трижды побывавший в Крыму Маяковский, оставил впечатления о полуострове в своих стихах.

Я езжу
   по южному
        берегу Крыма, –
не Крым,
       а копия
        древнего рая!
Какая фауна,
         флора
           и климат!
Пою,
     восторгаясь
        и озирая.

Предавшись крымской расслабленности и беззаботности, Владимир Владимирович написал:

Хожу,
гляжу в окно ли я
цветы
да небо синее,
то в нос тебе магнолия,
то в глаз тебе
глициния.

Но Крым, особенно послереволюционный оказался краем контрастов. По крайней мере, такое ощущение сложилось у поэта.

В душе
   сомнений
        переполох.
Контрасты –
      черт задери их!
Страна абрикосов,
           дюшесов
            и блох,
здоровья
       и
          дизентерии.

Очень остроумно описал Маяковский дорогу Севастополь – Ялта (старую, разумеется)

В авто
   насажали
        разных армян,
рванулись —
      и мы в пути.
Дорога до Ялты
        будто роман:
все время
     надо крутить.

Знаменитую Форосскую церковь на Красной скале, атеист, горлан –агитатор описал так:
И сразу
    дорога
        нудней и нудней,
в туннель,
     тормозами тужась.
Вот куча камня,
        и церковь над ней —
ужасом
    всех супружеств.

А эти строчки, написанные в Евпатории в 1928 году, мне кажутся актуальными до сих пор:
Республику
     нашу
          не спрятать под ноготь,
шестая
   мира
        покроется ею.
О,
     до чего же
      всего у нас много,
и до чего же ж
      мало умеют!

Незабываемые виды и дух полуострова вдохновили многих русских поэтов, писателей и художников. Здесь бывали Александр Пушкин, Сергей Есенин, Антон Чехов, Лев Толстой, Александр Грин и Александр Галич, Аркадий Аверченко. Наверное, всех не перечислишь.
Мы будем искать, и знакомить читателей с впечатлениями навеянными «брегами полуденной Тавриды», которые они оставили в своем творчестве.